Глава 1 Золото Мордехая
Витебск. 1933 год. Кабинет следователя ОГПУ.
— Мотке! Люди пухнут с голодухи и падают в обмороки. Отдай рыжьё, Мотке! Слово коммуниста – отпущу!
— Я у вас, товарищи-комиссары, брал гурништ мит гурништ, ничего и верну.
— Значит, у тебя есть золотишко?!
— Я бедный еврей, хоть и не пролетарий, — стоял на своём арестованный.
— Ты ни одного дня не работал, Мотя! Торговал, воровал, грабил и обманывал народ!
— Э, нет, начальник! Это вы грабите и обманываете! Это у вас трудовой народ пухнет с голодухи.
— Ты бы помолчал со своей контрреволюцией, — следователь покрутил пальцем у виска. – Помоги трудовому народу и живи дома.
— Нету золота! Что найдёшь – твоё!
— Искали. Не нашли. А может жена знает? – следователь угрожающе закурил папироску.
— Не лови на дешёвый зехер, чекист!
— Ладно, Мотке! Пойдёшь в камеру на подумать! Только бекицер, скоро продолжим! – пообещал начальник.
Мотя сидел на холодном полу, прислонившись к холодной стене, и думал:
«Золотые царские червонцы надёжно спрятаны, но распределены по неравным партиям. А сколько в каждой партии – не помню. Покажешь один тайник, спросят: а сколько там червонцев? Ошибиться нельзя. Ошибся – значит есть и другие схроны. Заберут всё. Жизнь она дороже денег, но без денег – нет жизни. Может Готеню не оставит в беде сына человеческого, живущего по честным воровским законам и свято соблюдающего мицвот?
Вспомни, Готеню, я никогда не работал в шабес, не презирал бедного, не грабил сироту, не обижал вдову. Решал дела по справедливости…»
Мордехай закрыл глаза, он был готов отдать червонец, да не один, а целых пять, за стакан горячего сладкого чая с пирогом, да что с пирогом, хоть с хлебом.
Третьи сутки морили голодом и не давали спать. Как только арестант закрывал глаза, как только спасительная дремота накрывала воспалённое сознание, в камеру врывался вертухай, орал на него и неуважительно тормошил.
И снова допрос, каждые два часа допрос. Мотя умудрялся спать на ходу, голова засыпала, а ноги сами двигались по знакомым коридорам.
— Плохо выглядишь, Мотке! Похудел, почернел. Что дальше будет, Мотке? Умирать? Отдай золото! – заговорил следователь на идише.
— Было бы золото, сдал бы в Торгсин, — ответил Мотя по-русски.
— Люди говорят, что есть, а люди врать не станут!
— Люди родились лгунами, лгунами и помрут, — изрёк арестованный.
— Не хочешь по-хорошему! Не хочешь… Всё равно расколешься. Все раскалываются, и ты расколешься! – не выдержал следователь.
— Я не все, начальник, — с достоинством сказал Мордехай.
Ещё одни сутки без сна. Свинцовую голову шея уже не могла удержать, мышцы одеревенели, боль скрутила и парализовала мысли, и самое страшное — подкрадывалась к воле. Мотя несколько раз ударил лбом об стену, помогло ненадолго. Мир потерял свои очертания, превратился в потусторонний, загробный.
Мотке слышал голос, даже когда с ним никто не говорил:
«Отдай золото и всё закончится!»
«А может, гори они огнём, пусть забирают! Хевра поймёт, но кавод будет потерян, потерян, потерян…»
Мордехай стал раскачиваться из стороны в сторону, он запел молитву всех еврейских страдальцев и босяков:
«Шма Исроэйл Адойной Элой-эйну Адойной эход.
Борух шейм квойд малхусой лэойлом воэд.
Вэоавто эйс Адойной Элой-эхо, бэхол лэвовхо увэхол нафшехо увэхол мэойдэхо!»
Охранник лязгнул замком, посмотрел на поющего еврея, из глаз которого текли слёзы. Постоял, послушал и тихонько притворил тяжёлую дверь.
Несколько дней Мотю не вызывали на допрос. Вскоре сменился следователь и Мотю выпустили из тюрьмы.
Он шёл домой, не обращая внимания на грязные лужи, осенний ветер, он шёл и улыбался, поднял глаза и посмотрел на мрачное, хмурое витебское небо:
«А гройсен данк, Готеню! А шeйнэм данк, Готеню!»
P.S.
В июне 1941 года, Мордехай с семьёй бежали из Витебска, и поселились в киргизском городе Токмак. А перед эвакуацией Мотя, доверяя уверениям партии в скорой победе над нацизмом, оставил золото закопанным во дворе.
Вернувшись после войны в Витебск, он нашёл от своего дома лишь развалины, а на месте двора – следы противотанкового рва.
Глава 2 Миша
Киргизия. Токмак. Сентябрь 1941 года.
— Додика отметелили! Яшу очкастого заставили проползти на коленках по танцплощадке! Мишаня, надо что-то делать! – примчался Боря, сжимая кулаки и задыхаясь от гнева, перемешанного с обидой.
— Не поднимай кипешь. Мишпоху (семью) разбудишь, — хладнокровно предупредил Миша. — Мирбек и его кодла?
— Он, падла! – громко прошептал еврейский мальчик Боря.
— Собирай хевру (компанию), будем решать вопрос. Зай гизунд! (Будь здоров).
Ушёл Боря, зашёл Мордехай.
— Стены имеют уши, а человек имеет глупость громко разговаривать, — сказал отец и положил руку на плечо сыну. – Ты в ответе за нашу мишпоху, тебе уже 16 лет. Я что? Я ничего. Могу только молиться Готеню (Боженьке). Нет у меня сил на чужой земле и друзей нет. Великий вождь сбрехал, война будет злой и долгой. Жить трудно, а выжить ещё труднее. Ты должен жить и помочь выжить мишпохе. Ты понял, Миша?
Миша понял…
— Додик, этот тебя бил?
Давид довольно ухмыльнулся.
Молодой киргиз оскалил свои мелкие, широко посаженные зубы, полез в карман. Достать из кармана не успел, руку прижали, ударили, раз, другой, третий.
— Мирбек вам сердце вырежет и кушать даст! – вырывался киргиз.
Ещё удар, на этот раз кастетом по ребрам. Жигит (парень) захрипел, задохнулся, удерживать его не стали. Он часто и мелко задышал, пытаясь поймать воздух.
— Передай Мирбеку, тронет наших — хана ему и всей вашей команде! Мы вас не трогаем, вы нас по стеночке обходите! – сказал Миша. — В теперь — ползи!
Жигит пополз, застонал, перекатился на спину.
— Оставь его, Миша, — попросил Яша очкастый.
— Да х*й с ним! — махнул рукой сын Мордехая. – По домам, хавейрим (друзья)!
Глава 2 Польские воры
Миша осторожно постучал в окно, открылась форточка:
«Калитка не заперта. Иди во двор, не бойся, собаку не держим!»
Гость прошёл через кухню, на которой суетилась пожилая киргизская женщина, не знающая русский и, тем более, идиш, и попал в прокуренную комнату.
Ему толкнули табуретку, придвинули сковороду с остатками жареной картошки, залитой яйцом, налили полстакана водки.
— Выпивай и закусывай, Мендл!
На «малину» (от евр. малон — гостиница) Мишу пригласил польский еврей Янкель.
Тате (евр. отец), правда, предупреждал сына не якшаться с польскими ворами.
«Мендл, — сказал Мордехай, — польский еврей говорит: «Я хозяин своего слова – захочу даю его, захочу беру обратно «. Знай, Миша, слово вора – камень. Кто, на него упадёт – разобьётся; а на кого он упадёт, того задавит!»
Но Миша пришёл к польским ворам, выпил и закусил солёным огурцом.
Трое евреев, сидевших за большим столом, покрытым плотным зелёным сукном, были заняты игрой в благородный преферанс, и на гостя внимания не обратили.
— Мендл, люди знают, что ты не фраер (простак), не шлёмиль (дурак) и, не дай Боже, – не шлимазл (недотёпа). Ты хоть и выглядишь как шмендрик (слабый, низкорослый, а также пиписька), но ты менч (человек), — говорил Янкель. – Хочешь кормить мишпоху (семью) — собирай хевру (компанию), полезайте на крышу товарняка, тащите из вагона мату (мануфактуру), мы скидываем товар, тебе и твоим орлам половина прибыли. Миша, тебя ждёт шикарная жизнь в это тяжёлое для страны время! Только не лезь в армейские эшелоны, там охрана с винторезами. Согласен?
— Подумаем, — ответил Миша.
— Как дела с Мирбеком? — сменил тему хитрый еврей. – Он ищет тебя. Хочешь, подрежем ему жилы?
Один из игроков обернулся, посмотрел на Мишу цепким, недобрым взглядом.
— Сами разберемся. А данк (спасибо) за угощение.
— Погодь, соберу эсн (поесть) для мишпохи.
— Обойдёмся, — замялся молодой человек.
— Не гоношись, паря. Это даже не тебе, а кавод (уважение) твоему папаше. Никто ничего никому не должен!
— Откуда? – спросил Мордехай, глядя на буханку хлеба, лук, десяток картофелин, пару банок тушёнки, бутылку водки.
Миша молчал.
— Откуда? – глаза отца грозно блеснули яростным гневом.
— Это тебе подарок от польских воров.
— Неси обратно! – взревел папаша.
На крик прибежала жена Мордехая:
— Мотя, не кричи! Детей испугаешь!
— Замолчи свой рот, женщина! – сказал Мордехай на полтона ниже. — Мендл, ты уже вырос, пороть тебя не буду. Но запомни – на хлеб не меняют свободу! Польские воры подарков не делают!
Миша, понурив голову, собрал снедь в узелок.
Вечером хевре устроили пир, заодно придумав план, как решить вопрос с Мирбеком — королём уличной шпаны Токмака.
Сайт Рами Юдовина 