Старость только в голове?

Море, пляж, жара. Две крепкие молодые женщины ведут с трудом передвигающегося старика навстречу волне. 

Позволю небольшое отступления. Я в курсе, что слово «старик» —  эйджизм —  вид дискриминации, в основе которой лежат стереотипы и предрассудки, связанные с людьми определенной возрастной категории. 

Хотя почти запрещённое слово «старик», на мой взгляд, замечательное, если, конечно, речь идёт о людях 90+. Я согласен, чтобы меня так называли в 70. Обижаться не буду. 

А ежели человеку 80+, тогда это просто пожилой человек. Можешь самостоятельно передвигаться, хотя бы до туалета и обратно? Тогда ты не пожилой, и уж тем более не старик, а просто взрослый, да еще с безграничными возможностями. 
Итак, Моти, так звали нашего героя, не хотел купаться, да и солёная вода уже давно перестала ему нравиться, хотя раньше, когда был моложе, любил и плавать, и рыбачить. 

В последнее время он редко выходил на улицу. К нему регулярно приходила сиделка, вернее — сиделец, судя по наколкам. Мужчина, кстати тоже не молодой, убирал квартиру, разговаривал со своим подопечным, ходил за продуктами, сидел с ним на лавочке перед домом, рассказывая на ломаном иврите о своей несчастной, но интересной жизни, иногда переходил на русский. Старик его жалел и не обращал внимания на исчезновение туалетной бумаги, яиц, макарон, мыла и лекарств. 

И вот неожиданно с оказией приехали дочери и решили устроить отцу «йом-кейф» (день кайфа).

«Старость только у тебя в голове», — объясняли они, наслушавшись подкастов в Тик-Токе. — Общество решило, если мужчине или женщине за 80, значит всё — жизнь закончилась. Ходи в синагогу, молись и готовься к смерти. Нет, папаша, спокойно умереть мы тебе не дадим. Ты у нас кедр. Поехали на море, поплаваешь. Мы тебе плавки модные купили, ты в них на пляже самым ярким будешь. Если потеряешься — найдем». 
 

Папаша пошарил рукой в поисках палки, нет, не получится, силы не те, придется согласиться. 

Завтра начнётся новая неделя, но не для него, у него уже лет десять каждый день шаббат. Иногда он думал, зачем живет, кому нужна жизнь, в которой нет ни одного яркого момента, ну, кроме как гипертонического криза, сильных болей в спине и коленях. Зато когда отпускало, Моти чувствовал себя счастливым. Он смотрел в потолок и наслаждался. Иногда он даже беспокоился, когда ничего не болело, щипал себя, проверяя жив или уже всё. 

Вспоминал себя ребёнком, пытался, как его учили дочки, ухватиться за детские воспоминания, чтобы почувствовать радость. Но детство у старика было холокостным, очень страшным и голодным — возвращаться туда не хотелось. А всё остальное он забыл. Остались лишь всполохи воспоминаний — улыбка матери, глаза рано умершей жены, камни Стены Плача и бьющаяся в истерике большая рыба, которую он когда-то поймал.

На море он не хотел, молодые его раздражали, он завидовал их телам. 

Старик был уверен, что, если бы его душу взять и переселить в молодое тело, он бы тогда ух… резвился, прыгал, бегал, любил. Но жизнь — долгая дорога к смерти, обратного хода не имеет. Впрочем, долгая ли? Все так быстро прошло. 

«Поехали», — Моти взял ярко-красные плавки, сделал дочерям знак отвернуться, кряхтя и ругаясь стал переодеваться.