Нет и не было ни одного писателя, так свободно, живо и красочно владевшего русским языком.
Язык Гоголя — это не просто инструмент для описания мира. Это какая-то самостоятельная вселенная, живущая по своим, смутно понятным нам законам.
Он начинается не с буквы и не слова, а звука. С шипения полозьев по снегу, с шуршания бумаги под пером Акакия Акакиевича, с причмокивания и чавкания за столом у Собакевича. Слышишь, как в тишине уездного города, откуда «хоть три года скачи, ни до какого государства не доскачешь», гуляет эхо по пустым улицам.
Звуки порождают слова. Они копошатся, роятся, плодятся, как черви в гниющем яблоке, упавшем на землю. Его русский язык, щедро приправленный украинскими оборотами, сходит с ума от собственного обилия. Он не может остановиться: «В один угол положи ты мне щёки осетра да вязиги, в другой гречневой кашицы, да грибочков с лучком, да молок сладких, да мозгов, да ещё чего знаешь там этакого…».
Гоголя несёт, ему нужно перечислить всё изобилие Сорочинской ярмарки и даже все тряпки в сундуке у Коробочки. Он задыхается в восторге от этого избытка, от этой безумной пошлости бытия.
А потом… потом наступает тишина. И из этой тишины, поглотившей хаос звуков и ненужных вещей, поднимается нечто великое.
Язык Гоголя обнажает душу: «И чего бы, кажется, недоставало этому краю? — восклицает он о плодородной, но никому не нужной земле. — Нет, не то, не то».
Гоголь не просто великий писатель, которыми был славен 19 век. Он создатель целых литературных вселенных и приёмов, которые до него не существовали.
Гоголь не описывает персонажей — он их лепит с помощью одной убийственной детали, которая становится их сутью. Это не реализм в духе Тургенева или Толстого, это гипербола, где характерная черта доведена до абсурда, чтобы обнажить её суть.
Вместо длинного описания скупости Плюшкина Гоголь показывает одну деталь: «Он прошёл по своему тёмному, широкому двору… На одной из бочек прицепился какой-то старый ржавый галстук». Предмет гардероба, символ некогда светской жизни, валяется в грязи и становится частью хлама. Эта деталь рассказывает целую историю деградации: от помещика, следящего за собой, до «прорехи на человечестве». Ни у одного другого писателя мы не встретим такого использования предметного мира для раскрытия внутренней сущности.
Умственная ограниченность Коробочки проявляется в её фамилии и речи: «…право, я боюсь, чтобы как-нибудь не понести убытку. Мало ли мошенников развелось!»
Зацикленность Коробочки на мелком, неспособность вырваться за рамки своего «куриного» мирка переданы через один диалог. Она готова торговать мёртвыми душами, но боится продешевить. Это и есть гоголевская «пошлость» — слово, которое нельзя перевести ни на один язык. Пошлость — это мелочная, духовная ограниченность, а не только шутки ниже пояса.
До Гоголя русская литература не знала такого уровня абсурда. Он использует его не для смеха, а как мощнейший инструмент вскрытия реальности.
Колесовратный майор Ковалёв просыпается и обнаруживает, что его нос ушёл из дома в мундире статского советника и разъезжает по Петербургу. Гоголь материализует метафору. В обществе, где чин значит всё, нос (часть тела) становится важнее своего хозяина. Это не сказка, а сатира на социальную иерархию, доведённая до логического абсурда. Кафка и Булгаков, мастера литературной абсурдистики, — прямые наследники Гоголя.
Хлестаков не просто враль. Он — нулевая точка, пустота, которая наполняется страхами и проекциями окружающих. Его враньё достигает космических масштабов. Гоголь показывает, что механизм лжи и самообмана работает не потому, что мошенник гениален, а потому, что общество жаждет быть обманутым. Это диагноз всей системе, а не отдельному персонажу. Коучи, рекламодатели, фейковые новости, да и политики перед выборами — преемники Хлестакова.
Абсолютно гениально показана стихия: «Чуден Днепр при тихой погоде… Летит мимо вольных городов и невысоких гор, далеких берегов синеет вдали».
Это не просто описание, это заклинание. Ритм, повторы, подобранные согласные создают гипнотический эффект. Гоголь заставляет язык работать на всех уровнях: смысловом, звуковом, ритмическом.
Гоголь создал архетипы — универсальные персонажи.
Акакий Акакиевич Башмачкин. Маленький человек, чья вся жизнь сосредоточена в одной вещи — новой шинели. Его мечта, кража шинели и смерть — это не просто жалкая история. Это архетип. Вот почему вся русская литература (от Достоевского с его «униженными и оскорблёнными» до наших дней) «вышла из гоголевской «Шинели». Гоголь не просто описал бедного чиновника — он открыл целый пласт человеческого существования: трагедию «маленького человека», чья личность подавлена системой.
Гоголь — самый уникальный, новаторский и безудержный мастер слова.
Он создал новый язык для описания абсурда, превратил сатиру в метафизику, а анекдот — в притчу о вечном. Его техника «огибания» персонажа через гротеск стала классическим приёмом, правда, в полной мере доступной только ему. Гоголь расширил границы возможного в литературе, смешав ужас и хохот, грязь и лирику, реальность и миф.
Он не только описывает жизнь — он создаёт свой мир, свою реальность — яркую и страшную, но при этом осязаемую.
Возьмём, к примеру, самое значительное его произведение «Мёртвые души».
Гоголь задумывал «поэму» в духе «Божественной комедии» Данте. Первый том — это «Ад» русской жизни, путешествие по кругам духовного ада, где люди живы физически, но мертвы душевно. План второго тома («Чистилище») и третьего («Рай») показывает, что Гоголь хотел показать путь преображения и воскресения души — не только Чичикова, но и всей России.
«Мёртвые души» — это размышление о судьбе и предназначении России. Знаменитый лирический отрывок о птице-тройке в конце первого тома превращает конкретную историю афериста в символическое высказывание о загадочной, несущейся в неизвестность русской душе. Гоголь пытается понять: куда несётся Русь и что скрывается за её уродливым настоящим — великое будущее или хаос? Гоголь не даёт ответа. Возможно, тайна сия ему не была открыта или он побоялся поделиться своим страшным откровением с читателями.
«Русь, куда ж несёшься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо всё, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».
Это уже не просто слова. Это — диагноз, а может само пророчество. Хриплый, надрывный, божественный голос, который звучит из самой толщи жизни, из её грязи и слёз, и задаёт единственный важный вопрос, оставляя тебя без ответа.
Впрочем, ответ на вопрос: «Русь, куда ж несёшься ты?» на мой взгляд, существует. Русь несётся в никуда.
Она несётся, потому что несётся, заодно сметая всё и всех, которые стоят на её пути в пустоту космического масштаба.
Сайт Рами Юдовина 