Осознание реальности вернулось ко мне не сразу: сначала смутное ощущение холода, просочившегося сквозь тонкое одеяло, затем — назойливый, низкий гул, вибрировавший где-то в основании черепа, и лишь потом — зрительный образ: мутный свет ранних сумерек, прорисовывавший угловатые тени боевых товарищей, заснувших на железных кроватях с тонким матрасом в причудливых позах.
Палатка была нашим временным ковчегом, плывущим по липким волнам небытия; снаружи же простирался иной мир, пахнущий жженым камнем, щелочной пылью и чем-то сладковатым — запахом, который я мысленно называл «ароматом апокалипсиса».
Прежде чем встать, я проверил свой ствол, погладил его — холодный, знакомый тяжелый металл — единственное, что было осязаемо в этом хаосе.
Перед рассветом, скупым и серым, был краткий разговор с командирами. Говорили негромко: о предстоящей вылазке, о правилах безопасности на войне. Последнее звучало довольно абсурдно.
Опасность здесь не кричит, а прячется. Она становилась твоей неразлучной спутницей, этаким тихим, холодным страхом, к которому со временем привыкаешь.
Самое неприятное — это вертикаль. Ты идёшь по улице, спотыкаясь о щебень и битое стекло, а на тебя смотрят сверху сотни черных дыр. В каждой может притаиться смерть. Она подстерегает оттуда, с высоты, молчаливая и безличная. Вспышка, короткий, сухой звук, похожий на щелчок — и всё. Жизнь обрывается, как струна рок-музыканта. И ты идешь, чувствуя на себе невидимые взгляды, и кажется, что весь город хочет твоей погибели.
Не менее коварна горизонталь. Угол каждого дома, каждая груда развалин — за ними может скрываться смертельный сюрприз. Стены здесь — не защита, а ширмы. Они создают иллюзию укрытия. Улица, всего секунду назад бывшая пустой, внезапно рождает из своего чрева несколько коротких, резких вспышек. И затем — тишина, еще более зловещая, и горький пороховой дым, проникающий в ноздри.
Но главная угроза под ногами. Любой подвал, любая яма могут оказаться входом в подземное царство многокилометровых тоннелей, откуда смерть является внезапно, как призрак. Спускаться туда было всё равно что входить в преисподнюю — сырость, мрак и ощущение, что тебя заживо погребают.
И, наконец, опасность, разлитая в самом воздухе. Она скрывается в предметах, оставшихся от прошлой жизни. В детской игрушке, валявшейся на дороге, в коробке конфет и даже в булыжнике мостовой. Обыденное стало смертоносным. Нельзя доверять ничему. Это отравляет душу, заставляет видеть угрозу в каждой мелочи, сводит с ума, превращая в параноика.
Здесь хорошо понимаешь, что твоя жизнь зависит не только от выучки и даже не от опыта, а в первую очередь от слепого случая. От того, повернешь ли ты не туда, наступишь ли не на тот камень. Выберет ли тебя или твоего товарища снайпер.
Кто-то разлил по кружкам горячий, сладкий кофе. Я пил его медленно, наслаждаясь вкусом напитка, без которого нет не только ощущения жизни, но и самой жизни.
Дорога вглубь города напоминала путешествие по декорациям к непоставленной пьесе абсурда. Наш бронированный экипаж, кряхтя, катился по улицам, которых более не существовало. Я наблюдал за этим пейзажем через узкую щель: зияющие пустотой оконные проемы, из которых, казалось, вот-вот покажутся куклы, изображающие жителей; груды битого кирпича, принимавшие под косым утренним светом абстрактные формы.
Это была изощренная пародия на архитектуру, творение сумасшедшего декоратора. Воздух был густ от мельчайшей взвеси, и каждый вдох казался глотком времени, обращенного в прах.
Наша работа состояла в проникновении в эти руины. Мы двигались, как тени, от одной груды камней к другой, и я не мог отделаться от ощущения, что участвую в некоей сложной игре, правила которой мне не до конца известны.
В одном из домов мой взгляд упал на валявшуюся на полу тетрадь. Я поднял её, посмотрел на детские аккуратные рисунки: овечка, кошка… собачка особенно хорошо получилась. Талант у ребёнка есть. Где он теперь? Лучше об этом не думать.
Обеденный привал был краток. Мы ели безвкусную пищу из жестяных банок; я мельком наблюдал за лицами товарищей: усталые глаза одного, пустой взгляд другого, сонные веки третьего — маски безразличия. Ты должен превратиться в робота. А иначе здесь не выжить.
Вечером — несколько резких звуков, взрывы, от которых дрожит земля, короткая суета, крики, отдаленно напоминавшие птичьи — симфония смерти.
Эта какофония уже не вызывала во мне страха, но лишь раздражение, как неуместный кашель в концертном зале или звук мобильника во время спектакля.
На обратном пути я дремал, убаюканный монотонным рокотом мотора. Снаружи — хаос, внутри, за броней бронетранспортера, царило непонятно откуда взявшееся благодушие; наверное, я дошёл до стадии принятия.
Сайт Рами Юдовина 