Байрон

О, эти восточные зимы! Они являют собою странное зрелище: девять месяцев земля, иссушённая солнцем, лежит в оцепенении, как дикий зверь, забывший о влаге; камни раскаляются, пыль висит в неподвижном воздухе, и лишь изредка проносится над пустыней горячий ветер, словно предсмертный вздох. Но стоит только завершиться ноябрю, как в вышине, над гладью Средиземного моря, начинают клубиться тяжёлые, свинцовые тучи. И наступает время вади. Этих призраков рек, их бледных, засохших теней.

Летом вы пройдёте по их дну, усеянному выбеленным щебнем и одинокими кустами колючки, и услышите лишь тихий хруст под ногами да бесконечное молчание. Вы подумаете: здесь никогда не было воды. И ошибётесь. Вода здесь не течёт – она ждёт. Ждёт своего часа, накапливаясь где-то в высях Иудейских гор или в тайных недрах Негева.

А потом, в один из декабрьских дней, от неба до земли, стоит густая водяная стена. Каменистая почва, закалённая засухой, отталкивает влагу, как чешуя, и вся эта ярость небес, не найдя себе приюта, с рёвом устремляется в сухие русла.

Порой эта ярость обретает имя. Нынешний шторм назвали «Байроном». В этом имени таится некий зловещий романтизм. Вспомнились строки самого лорда, описавшего неукротимую мощь бури:

«Какая ночь! Великая, святая.
Божественная ночь! Ты не для сна!
Я пью блаженство грозового рая,
Я бурей пьян, которой ты полна.
О, как фосфоресцирует волна!
Сверкая, пляшут капли дождевые.
И снова тьма, и, вновь озарена,
Гудит земля, безумствуют стихии,
И сотрясают мир раскаты громовые».

«Байрон» не просто льёт – он низвергает потоки на холмы и города, превращает улицы Гуш-Дана в мутные каналы, а прибрежные бульвары – в разъярённый прибой. Его вода затекает в подземные убежища, разбивает дороги, сносит машины, смывает Газу, словно Макондо из самого знаменитого романа Маркеса.

Еще 2000 лет назад римские легионеры, застигнутые врасплох в узких долинах, гибли не от меча, а от внезапно хлынувшей с гор воды. Средневековые стены Иерусалима, случалось, служили плотиной для разбушевавшегося потока, и улицы Города превращались в бурные протоки. И скольких путников, паломников и воинов поглотили за столетия коварные, молчаливые овраги внезапно ставшие бассейнами!

Век наш, гордый своими технологиями, не избежал удара. Была зима, когда потоки уносили автобусы с людьми, и вся страна погружалась в молчаливую скорбь. В безопасном, как казалосьь, ущелье гибли дети, отправившиеся на прогулку. Особенно страшен бывает гнев вади у берегов Мёртвого моря, куда потоки сбегают с гор стремительными лавинами, не оставляя шанса на спасение.

И видишь, как человек вступил в новый спор со стихией. Уже не полагается на волю Божью, но строит бетонные русла, сковавшие когда-то дикие потоки. В небесах следят радары, а в кармане у каждого путника звонит телефон, предупреждая об опасности. На дорогах ставят заслоны. Кажется, всё предусмотрено.

Но каждый раз стихия напоминает о тщетности полной победы. Чем суше и безжизненней кажется земля, тем яростнее и неотвратимей её месть. Это не катастрофа раз в столетие. Это почти ежегодный урок, который учит не только страху, но и уважению перед древней силой, которая в своём неистовом, разрушительном величии всё же прекрасна.